Молот и меч. Путь гладиатора - Сергей Абенов

Молот и меч

Путь гладиатора

Сергей Абенов

© Сергей Абенов, 2017

ISBN 978-5-4483-6983-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

1 век н. э. Верхняя Мезия1, близ города Наиссус.

Центурион2 Славиус натянул поводья, и конь послушно замедлил шаг. Кругом, насколько хватало взгляда, простирались возделанные поля и виноградники. Все это принадлежало одному человеку и сотни рабов гнули спины от зари и до зари, чтобы поля колосились, а сады цвели и приносили урожай. Плодами же этого адского труда пользовался один человек, римский патриций Петроний Корбиус.

До ворот имения землевладельца оставалось меньше сотни ярдов, и неожиданно Славиус почувствовал, что ладони вдруг стали влажными. Центурион усмехнулся своей слабости и решительно направил коня в створ распахнутых ворот. Выбежавший навстречу ему стражник-вольноотпущенник остановился в нерешительности, не зная как вести себя с незваным гостем. Впускать кого-либо без ведома управляющего имением Маркуса было запрещено, но вид боевого офицера был столь грозен, что стражник не осмелился даже спросить его кто он и зачем прибыл. Взгляд серых глаз на бронзовом от загара, жестком лице с плотно сжатыми губами лишил охранника дара речи, и он топтался на почтительном расстоянии, не осмеливаясь приблизиться.

Всадник несколько секунд оглядывал двор имения, словно вспоминал что-то. Потом соскочил с коня и, не глядя, бросив поводья подбежавшему рабу, решительно направился к входу в дом. Мелкий гравий, которым были посыпаны дорожки виллы – белый и отборный, как китайский рис – отметил про себя центурион, хрустел, разлетаясь под солдатскими котурнами. Навстречу с террасы уже спускался, мелко семеня, управляющий Маркус, тщедушный мужчина неопределенного возраста, бывший раб, верной собачьей службой своему хозяину заслуживший статус вольноотпущенника. Маркус остановился перед офицером, загородив вход на террасу и, подобострастно улыбаясь, осведомился учтиво:

– Вы приглашены, офицер? Как о вас доложить?

Он прекрасно знал, кто и когда приглашен к хозяину, и докладывать о прибытии столь незначительной персоны, как армейский офицер, он не собирался. Высшее сословие Рима, к которому относился его хозяин Петроний Корбиус, презирало военных, своей кровью и жизнями расширявших границы тысячелетней империи. Хотя дети патрициев и служили иногда в армии, делалось это исключительно для карьеры, и редкие единицы могли похвастать участием в битвах, и еще реже какими либо заслугами или подвигами. Большею частью они отсиживались в тыловых службах, подальше от зоны боевых действий или числились контуберналиями3 при каком-нибудь полководце, и в своем кругу откровенно посмеивались над боевыми офицерами, выходцами из простого сословия.

Офицер посмотрел сквозь Маркуса, как будто перед ним никого и не было, и представился:

– Центурион Славиус, легион Тринадцатый Gemina.

– Вы, верно, интендант, и приехали по поводу поставок зерна?

– Нет, у меня дело личного характера.

– Вы можете изложить суть вашего вопроса мне, а я постараюсь помочь вам. Хозяин очень не любит, когда его беспокоят по пустякам..

Маркус смотрел куда-то ниже подбородка офицера и когда, закончив фразу, поднял глаза и наткнулся на взгляд центуриона, то не стал дожидаться ответа, и залепетал:

– Я сейчас доложу, но вам придется подождать, господин офицер.

– Поторопись, у меня мало времени.

Маркус поспешно развернулся и мелкой трусцой засеменил в дом. Перед входом в вестибул управляющий остановился, оглянулся на офицера, как будто хотел что-то сказать, но передумал и исчез в проеме арки.

Центурион поднялся по мраморным ступеням на террасу и облокотился о перила, оглядывая панораму обширного имения. Он снял шлем с плюмажем и пригладил короткие темно-русые волосы. Ничего не изменилось за пятнадцать лет, даже Маркус все тот же, только еще больше высох и стал меньше ростом. Так же, как той весной, цветут апельсиновые деревья в саду, из-за верхушек которых выглядывают крыши невольничьих бараков. Фонтаны и скульптуры белого мрамора, призванные поражать воображение гостей, все так же белы. Неужели пятнадцать лет прошло с того дня, когда его, маленького раба, исполосованного плетьми, увезли отсюда, разлучив с сестрой, единственным близким человеком в этом жестоком, кровоточащем мире.

Пятнадцать лет он жил надеждой на встречу и пережить те нечеловеческие испытания, которые выпали на его долю, ему помогла только эта надежда и та святая цель, которую он поставил перед собой в малолетнем возрасте – выжить, вернуться и освободить сестру. Эта мысль – выжить и вернуться – жила в его сознании ежесекундно и заставляла найти верное решение в самых безысходных ситуациях. Если другими людьми руководил инстинкт самосохранения и зачастую подводил, вынуждая совершать бессмысленные поступки, то им руководил холодный разум, подчиненный единственной святой цели.

Сама по себе его жизнь не представляла ценности ни для него, ни для этой Цели, жизнь его была лишь инструментом для ее достижения. И вот, через пятнадцать лет лишений, унижений и кровавых схваток, он оказался в одном шаге от заветной мечты. Лишь несколько секунд отделяло его от встречи с сестрой, которая была старше него, но в памяти осталась маленькой девочкой в застиранном, залатанном платьице, с длинной русой косой и лучезарной улыбкой.

* * *

Когда они расстались, ему было семь или восемь лет, он не знал точно. Три зимы они провели в этих бараках, значит, привезли его четырех или пяти лет от роду. Он ничего не помнил о том, что было до плена. Все его воспоминания начинались с барака, длинного глинобитного строения, в котором в тесноте и смраде проживало около сотни рабов. Барак делился пополам дощатой перегородкой, и малые дети обитали на женской половине. Женщины везде остаются женщинами и заботились они сообща о детях, своих, которых удалось уберечь, и чужих, разлученных с родителями или вовсе оставшихся без таковых. Маленький Славиус был горд – у него была старшая сестра, и он чувствовал себя защищенным, не понимая, что маленькая девочка, случись что, не сможет защитить ни его, ни себя. Она называла его – славный, славненький – и это стало его именем. Чужие не могли произнести это славянское слово и стали звать его на ромейский манер – Славиус.

У них с Русаной, так звали его сестру, был свой мир – тюфяк в углу барака, набитый соломой и паклей, который стал для него олицетворением родины, началом воспоминаний. Здесь, укрывшись тряпьем, он слушал ее рассказы о далекой стране, неведомой Венетии. Там, в этой сказочной стране их ждали отец и мать, там спокойно, тепло и красиво, много хлеба и добрые люди. Славиус, несмотря на малый возраст, осознавал, что встретились они здесь, в неволе, и никаких отца и матери у них нет. Но это осознание жило в нем отдельно, само по себе, как бы в другом человеке. Он искренне верил рассказам сестры, и они проросли в его сознании и душе, как семена, попавшие на благодатную почву и заботливо орошаемые живительной влагой.

Иногда Русана помогала старшим рабыням прислуживать в вилле и приносила, пряча под платьем, вкусные объедки с хозяйского стола. Укрыв сшитым из кусков тряпья подобием одеяла, она кормила брата и рассказывала сказки, слышанные ею от своей бабки, а он перебивал ее и просил снова и снова рассказывать о далекой прекрасной Венетии.

– Русана, расскажи лучше, как мы катались на санках с горы.

– Я тебе уже сто раз рассказывала. Ну, ладно, слушай.

Теперь он не помнил всех подробностей тех рассказов, но на всю жизнь сохранил впечатление и ощущение Родины, и свою принадлежность к народу, о котором ничего почти не знал, и язык которого стал забываться с годами.

Немало он повидал людей, рожденных в неволе, не ведающих ни роду своего, ни племени, говорящих на чуждом для них ромейском4 языке и так и не ставших частью народа, населяющего великую страну. В этих людях не было стержня, в трудной ситуации они ломались без отчаяния, без злости, покорно принимая несправедливость судьбы. Куда крепче были люди, помнившие, откуда и кто они, и которым было куда вернуться. И он прекрасно понимал чувства, которые испытывали эфиопы, тоскующие по своей жаркой африканской родине, или отважные галлы-гладиаторы, поющие после боя протяжные свои песни. Только в отличии от них, он никогда не рассказывал о своей родине и чужие рассказы слушал с полным равнодушием.

Глава 2

Все шло своим чередом и маленький Славиус, не ведавший другой жизни, воспринимал окружавшую его действительность как нечто само собой разумеющееся. Мир вокруг него был четко организован, и он был маленькой частицей этого мира со своей ролью.